Том 2. Стихотворения (Маленькие поэмы) - Страница 55

Впрочем, Г.Ф.Устинов расшифровывал заглавие есенинской поэмы как «вечное вращение, вечное движение вперед» (газ. «Советская Сибирь», Омск, 1920, 1 февраля, № 23(94): Лит. прил. № 2). Может быть, это объяснение критик слышал от самого автора. Такой образ вполне мог явиться у Есенина при посещении храма с купольным изображением Христа-Пантократора и рассматривании последнего — ведь для этого нужно было запрокинуть голову… А это безусловно дает некое ощущение вращения пространства храма в целом и человека вместе с ним.

Водолей, Медведица — созвездия; см. также выше (с. 325).

…солнце из выси — / / В колодезь златое ведро. — Ср.: «В полдень <…> девы-эльфы являются к колодцам, моются и чешут свои длинные косы золотым гребнем; нередко эльбина приходит с золотым ведром, черпает воду и удаляется с нею в горы, <…> блаженное царство светлых эльфов, тот заоблачный свет, где красуется непрестанная весна, где вечно зеленеют поля, вечно цветут и приносят плоды деревья…» (Аф. II, 731; выделено автором). Ср. также сказание об облачной богине Гольде, которая представляется окруженной «душами нерожденных или усопших людей. <…>…поэтическое представление ее жилища — колодец…», который «ведет вверх — на небо… <…> Смертные не иначе достигают в райские селения Гольды, как через глубокий колодец…» (Аф. III, 252–253; выделено автором). Напомним, что один из незаконченных черновых набросков Есенина 1918–1919 гг. имел заголовок «Райские селения» (см. т. 7 наст. изд.).

Предстать у ворот золотых… / / Заре на закорки вскочить. — Ср.: «…золотые ворота <…> есть не более как поэтическая метафора солнечного восхода: это — те небесные врата, которые каждый день отворяет на востоке богиня Заря и в которые выезжает светозарная колесница Солнца» (Аф. III, 256–257; выделено автором).

Красный конь — образ солнца из русской сказки (см.: Аф. I, 597). О других возможных источниках этого образа см. статью В.Г.Базанова «К символике Красного коня» (сб. «Литература и живопись», Л., 1982, с. 200–201) и цитированную там литературу.

Кобыльи корабли (с. 77). — Сб. «Харчевня зорь», М. (фактически: Харьков), 1920, с. <1–5>; Т20; Рж. к.; Т21; Грж.; ОРиР.

Беловой автограф ст. 1-40 — ИМЛИ. Беловой автограф (РГАЛИ) исполнен в ноябре 1922 года в Нью-Йорке и входит в состав макета сборника стихотворений Есенина (РГАЛИ), предназначавшегося для перевода и издания на английском языке. История появления текстов этого рукописного сборника изложена А.Ярмолинским в его очерке «Есенин в Нью-Йорке» («Новый журнал», Нью-Йорк, 1957, кн. 51; см. также РЗЕ, 1, 229–230).

В музее Сергея Есенина в Ташкенте хранится сб. «Харчевня зорь» с авторской правкой поэмы; подробнее о нем см. статью В.Николюка (сб. «О, Русь, взмахни крылами…», М., 1994, с. 153–161).

Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.). Датируется по сб. «Харчевная зорь» и Рж. к., где под текстом значится: «Сентябрь 1919». Эта дата корреспондирует с информацией: «С.Есенин выпускает книгу стихов — поэму „Кобыльи корабли“ <…> в роскошном издании, ценой в 100 р., с иллюстрациями Г.Б.Якулова» (журн. «Вестник театра», М., 1919, № 45, 9-14 декабря, с. 15). Помета в наб. экз. — «<19>20» — противоречит всем этим данным.

А.Б.Мариенгоф вспоминал: «В те дни человек оказался крепче лошади.

Лошади падали на улицах, дохли и усеивали своими мертвыми тушами мостовые. Человек находил силу донести себя до конюшни и, если ничего не оставалось больше, как протянуть ноги, он делал это за каменной стеной и под железной крышей.

Мы с Есениным шли по Мясницкой.

Число лошадиных трупов, сосчитанных ошалевшим глазом, раза в три превышало число кварталов от нашего Богословского до Красных ворот.

Против Почтамта лежали две раздувшихся туши. Черная туша без хвоста и белая с оскаленными зубами.

На белой сидели две вороны и доклевывали глазной студень в пустых орбитах. Курносый „ирисник“ в коричневом котелке на белобрысой маленькой головенке швырнул в них камнем. Иороны отмахнулись черным крылом и отругнулись карканьем.

Вторую тушу глодала собака. Протрусивший мимо на хлябеньких санках извозчик вытянул ее кнутом. Из дыры, над которой некогда был хвост, она вытащила длинную и узкую, как отточенный карандаш, морду. Глаза у пса были недовольные, а белая морда окровавлена до ушей. Словно в красной полумаске. Пес стал вкусно облизываться.

Всю обратную дорогу мы прошли молча. <…>

Все это я рассказал для того, чтобы вы внимательнее перечли есенинские „Кобыльи корабли“ — замечательную поэму…» (в его кн. «Роман без вранья». 2-е изд., Л., 1928, с. 43–45).

О поэтике образа в «Кобыльих кораблях» стали говорить прежде всего есенинские сотоварищи-имажинисты. А.Б.Мариенгоф задавался вопросом: «Почему у Есенина „солнце стынет, как лужа, которую напрудил мерин“ <…>?» и так отвечал на него: «Поставьте перед „лужей, которую напрудил мерин“ <…> знак — и знак + перед „солнцем“ <…>, и вы поймете, что не из-за озорства, а согласно внутренней покорности творческому закону поэт слил их в образе» (в его кн. «Буян-остров. Имажинизм», М., 1920, с. 11–12). В.Г.Шершеневич, назвав «самой характерной чертой» Есенина «строительство нового образа», писал (впрочем, не без иронии): «Когда у тебя хватает слова, ты находишь новое сравнение, ибо найти правильный образ значит создать вещь. Была голова и была голова. Не жила, а так как-то прозябала. Не то голова, не то черт знает что такое. Голова, а что такое голова, не знаем. Пришел ты и сказал: головы моей желтый лист — и голова стала существовать» (в его кн. «Кому я жму руку», <М., 1921>, с. 42).